Александр Горшков: «Однажды конкуренты попытались нас с Пахомовой отравить»

В субботу знаменитый фигурист Александр Горшков отметил свой 70-летний юбилей. Его дуэт с Людмилой Пахомовой долгое время считался визитной карточкой советского спорта. Шестикратные чемпионы мира и Европы, победители Олимпиады-1976 в Инсбруке, эта пара была любима всей страной. Да и сейчас они не забыты: например, именем Пахомовой и Горшкова назван Центр фигурного катания в Одинцове. В интервью корреспонденту «Подмосковье сегодня» юбиляр рассказал о не слишком известных страницах своей биографии.

- Большинство детей становятся на коньки, потому что мечтают о лаврах чемпиона. Это ваш случай?

- О чемпионских лаврах грезила моя мама. В 6 лет она отвела меня в школу фигурного катания. То, что я не умею кататься на коньках, ее совершенно не смущало. Пока на улице было тепло, все было в порядке: мы занимались в зале ОФП и хореографией. Но с наступлением первых холодов на катке залили лед и всем ученикам устроили проверку. Я ее, естественно, не прошел, поскольку даже стоять на коньках не мог. Но мама решила не отступать. Через две недели она вновь привела меня в спортшколу и подтолкнула к ребятам, выстроившимся в шеренгу в ожидании тренера. Когда он появился, душа у меня ушла в пятки. Я ожидал позорного разоблачения и всеобщих насмешек. Но тренер только удивленно спросил: «Первый раз тебя вижу. Ты что, болел что ли?». Я неловко дернул головой, что было истолковано в качестве подтверждения, и оказался допущен к занятиям.

- Очевидцы отмечали необычайную синхронность ваших с Пахомовой движений во время выступления. Как вы ее добивались?

- Тренировались дома перед зеркалом, под радиолу - это было постоянным элементом подготовки. В ту пору существовали так называемые обязательные танцы, которые содержали больше сорока различных шагов. Их нужно было довести до автоматизма, чтобы не думать, какой следующий. В фигурном катании есть такое понятие – скатанность. Это когда партнеры очень хорошо чувствуют друг друга. Если уровень скатанности высокий, фигуристам даже говорить ничего не надо. Достаточно посмотреть друг на друга, и каждый сразу понимает, чего хочет партнер.

- И никаких накладок не происходило?

- Даже на гладком льду не все бывает гладко. Как-то во время выступлений в Праге я неловко развернулся и ударил Милу по ноге. Она даже бровью не повела: мы закончили программу, покинули лед, дождались судейских оценок. Когда в раздевалке Пахомова расшнуровала конек, все ахнули: ботинок был наполнен кровью. Оказалось, лезвие пробило обувь и серьезно порезало ей ногу. Партнершу тут же отвезли в больницу, где зашили рану.

- А вам приходилось выступать в качестве пострадавшего?

- Со мной случилась другая история. Во время турне по США я зацепился за изрезанный лед, на высокой скорости упал и пропахал лицом полплощадки. Ободрал кожу на лице основательно. Коллеги шутили: мол, это Пахомова разукрасила меня в отместку за то, что накануне на банкете я танцевал с Ирой Моисеевой, выступавшей в паре с Андреем Миненковым. Мне же было не до смеха: вечером предстояло снова выйти на лед, но появиться в таком виде перед зрителями казалось невозможным. Хорошо, мы захватили из дома мумие. Мила смазала им ссадину, которая тянулась почти через все лицо, а потом прямо на рану начала накладывать грим. Было ужасно больно, но приходилось терпеть.

- Самые серьезные проблемы со здоровьем постигли ваш дуэт на чемпионате мира-1972 в Ванкувере.

- Это темная история. В Канаде после обязательной части программы мы находились впереди со значительным отрывом. Перед произвольным танцем был день отдыха. Мы пошли на прогулку, потом вернулись на обед в гостиницу, где проживали все участники чемпионата. Заказали разные блюда, причем Мила поклевала совсем немного. Легли вздремнуть и одновременно проснулись от одинаковых ощущений – обоих выворачивало наизнанку. Вызвали врача, который поставил диагноз: сильное пищевое отравление. Вечер и ночь прошли как в тумане, мы не сомкнули глаз, периодически подскакивала температура. Утром пришли на тренировку - ноги ватные, одышка начинается уже на двадцатой секунде катания. А вечером – выступление, решающая часть программы. Но собрались, выиграли и произвольный танец. Его я не забуду никогда, помню каждый свой шаг – так тяжело он мне дался.

- Удалось выяснить, что произошло?

- Есть предположение, что кто-то из конкурентов пытался нас отравить. На эту мысль подталкивает тот факт, что мы с Милой ели разные блюда. Но не пойман – не вор. Да и доказательств у нас никаких не было. Находились мы вдвоем за пустым столом, никто к нам не подсаживался.

- А что случилось на чемпионате Европы-1975 в Копенгагене?

- Когда мы уезжали из отеля в аэропорт, я загружал в автобус чемоданы и вдруг почувствовал резкую боль в грудной клетке. Путешествие домой получилось изматывающим: прямого перелета в Москву не было, мы летели через Хельсинки, с большим интервалом между рейсами. Все это время, сидя в кресле, я изнывал от боли. Когда самолет приземлялся в «Шереметьево», я неудачно повернулся, и внутри что-то щелкнуло. Впоследствии выяснилось, что это лопнула веточка легочной артерии, и в плевральную полость начала поступать кровь. Понятно, в тот момент никто этого еще не знал. Просто по пути из аэропорта меня захлестнула такая боль, что я сидеть не мог. Вызванный врач предположил, что у меня межреберная невралгия. В качестве лечения была рекомендована горячая ванна. Но после нескольких секунд пребывания в воде я почувствовал, что теряю сознание. Еле выбрался из ванной, почти дополз до кровати и отключился.

Только на третьи сутки врачи обнаружили, что все левое легкое у меня наполнено кровью. Пришлось откачивать ее огромным шприцем. Еще через несколько дней ко мне в палату вошел невысокий, очень энергичный человек. Это оказался знаменитый хирург-пульмонолог Михаил Перельман. Прямо с порога он заявил: «Молодой человек, вам нужна срочная операция». «Какая операция, у нас чемпионат мира через месяц», - возражаю я. «Даю вам десять минут на размышление, - не терпящим возражения тоном заявил посетитель. – Либо соглашаетесь, и вас везут в операционную, либо отказываетесь и… Но, знаете, я очень не советую это делать». В общем, выбора мне не оставили.

- Вы всегда держались на льду с удивительной грацией, да и одевались очень элегантно. Откуда это в мальчике из обычной советской семьи?

- Когда мы прокладывали себе в танцах дорогу наверх, законодателями мод в этой дисциплине были англичане. Британский стиль в поведении и одежде мне импонировал, и подсознательно я старался следовать ему. Многому меня научил и отец, работавший в художественно-производственных мастерских театра Станиславского и Немировича-Данченко. Он рассказывал, какая одежда может сочетаться, а что ни при каких обстоятельствах нельзя надевать вместе. Мода ведь в фигурном катании менялась довольно быстро. Я еще застал времена, когда мужчины выступали во фраке, сам тоже в нем катался.

Как ни странно, особой проблемы с нарядами в годы всеобщего дефицита у нас не было. В Москве существовало Ателье спортивной одежды, где обслуживали всех фигуристов. Мы приходили, делились своими представлениями, и профессиональные дизайнеры делали эскизы будущих костюмов. Правда, готовая одежда требовала потом дополнительной отделки. Этим обычно занималась моя мама: стразов в то время не существовало, и она нашивала блестки.

- Слышал, что ваш дуэт с Пахомовой мог продолжить свои выступления в США.

- Нами серьезно интересовался известный американский промоутер Морис Чалфинг. Он очень настойчиво приглашал нас в свое шоу. Это был богатейший человек, владелец сразу трех балетов на льду. Он приезжал на все чемпионаты мира в поисках пополнения для своей труппы. Но советским фигуристам ничего не предлагал: знал, что это нереально. В те времена на выступления наших спортсменов в западных шоу было наложено табу.

- Для вас он сделал исключение?

- Чалфинг был хорошо знаком с Анной Синилкиной, возглавлявшей тогда Федерацию фигурного катания СССР. На чемпионате мира 1974 года он пригласил всех нас в ресторан. Сидим, общаемся узким кругом: американец, мы с Милой, Синилкина в качестве руководителя нашей делегации, переводчик. Вдруг Анна Ильинична решила пошутить. «Морис, вы не хотели бы пригласить в свою труппу знаменитых советских чемпионов? - игриво произнесла она, кивнув в нашу с Людмилой сторону. – Интересно, сколько вы готовы заплатить?». Чалфинг на секунду оцепенел, потом вытащил из кармана блокнот и погрузился в лихорадочные подсчеты. «Девять тысяч долларов в неделю», - через несколько минут изрек он. Сумма по тем временам казалась настолько огромной, что мы лишились дара речи.

Первой очнулась Синилкина: она неестественно засмеялась и перевела разговор на другую тему. Но собеседник ни о чем другом думать уже не мог. «Подождите, как насчет шоу?» - начал допытываться он. Надо было как-то изворачиваться. «Понимаете, Морис, это предложение недостойно чемпионов из Советского Союза. Вот если бы речь шла о 10 тысячах долларов, можно было еще подумать», - попыталась выйти из положения Синилкина. Американец обиделся безумно. «Я никому и никогда не платил таких денег. Предлагаю их только Саше с Людмилой, а вы говорите – мало», - заявил он. Настроение было безнадежно испорчено, остаток обеда прошел в натянутой атмосфере. Зато мы остались на родине (смеется).

- Вы добились больших успехов на льду, потом работали арбитром, сейчас возглавляете российскую федерацию фигурного катания. Какими глазами смотрите на выступления своих преемников – спортсмена, судьи или функционера?

- Все эти три ипостаси тесно переплетены между собой, выделить одну из них не представляется возможным. В душе я по-прежнему остаюсь спортсменом и очень переживаю за российских фигуристов на льду. Проживаю выступление вместе с ними от первой и до последней секунды. От напряжения даже сидеть не могу, предпочитаю смотреть соревнования стоя. Поэтому я стараюсь избегать VIP-лож, обычно нахожу для себя какой-нибудь укромный уголок. Параллельно оцениваю выполненные элементы, прикидываю, сколько баллов могу поставить арбитры. Ну и одновременно слежу, чтобы нас не засуживали.