Эрвин Гааз: «Без театра в жизни не обойтись»

Эрвин Петерович Гааз – актер московского Театра на Таганке, режиссер, драматург и потомок брата легендарного «святого доктора» Фридриха Гааза. Несколько лет назад Эрвин Петерович переехал жить в Подмосковье и с тех пор борется за создание в Балашихе драматического театра. В интервью порталу «Подмосковье сегодня» Эрвин Гааз расскажет о вкладе российских немцев в отечественную театральную традицию и о трагической истории фамилии Гааз в XX веке, которую режиссер отразил в своем спектакле «Долгий путь».

– Расскажите о вашем проекте театра в Балашихе. Речь идет о театре российских немцев или просто о городском драматическом театре?

– Нет, это два разных проекта. Изначально, поскольку моя официальная национальность немецкая, я планировал после окончания театрального ВУЗа сделать в Москве театр российских немцев. Вообще первым профессиональным театром на Руси, появившимся при царе Алексее Михайловиче Тишайшем, был театр Немецкой слободы под руководством пастора Грегори. Таким образом, с немецкого театра начался профессиональный театр в России. Инициативу я начал пробивать много лет назад, но, к сожалению, это пока ни к чему не привело. В Москве есть армянский театр, есть замечательный еврейский театр «Шалом», но нет театра российских немцев. Однако не все так плохо: несколько лет назад к юбилею печально знаменитого сталинского указа о выселении немцев Поволжья я делал спектакль совместно с центром немецкой культуры в Москве по письмам, поэзии и прозе российских немцев. С этим спектаклем мы ездили в Германию и Хорватию на гастроли. Театр российских немцев – это первый проект, которым я много занимался и не оставляю надежды осуществить.

– А второй проект?

– Второй проект начался, как только я волею судеб переселился из центра Москвы с Покровки, где я родился и вырос, в подмосковную Балашиху, в тот ее район, который называется Железнодорожный или по-дореволюционному – Обираловку. Это печально знаменитое место, где по замыслу Льва Николаевича Толстого Анна Каренина бросилась под поезд. Я счастлив, что оказался здесь, потому что это достаточно приличный и удобный район. На удивление Балашиха – самый крупный город Московской области – не имеет своего драматического театра. Об этом я стал говорить сразу же, как только оказался здесь, то есть больше шести лет назад. До сих пор «воз и ныне там», несмотря на то, что, казалось бы, профессиональные силы для осуществления этого проекта имеются. В Железнодорожном и в самой Балашихе проживает много профессиональных актеров, людей, связанных с театром, и творческих работников. Как выяснилось, они независимо от меня тоже пытались пробить это проект. Среди них были замечательные актеры Олег Руденко-Травин и Олег Куксовский. Чиновники тормозят дело, более того, года полтора или два назад вышла официальная бумага, что Балашихе театр не светит.

Все равно, театр Эрвина Гааза каким-то образом, может быть, даже независимо от меня, появится. Не потому что я такой особенный, а потому что за тридцать лет работы в профессии вокруг любого режиссера и актера собирается люди, которые вместе с ним сходно понимают идею театра. В данном случае есть круг людей близких по духу, творческому пониманию, профессиональным навыкам. Появляются спектакли, которые мы возим и играем на разных съемных площадках, в том числе и в Балашихе. Я сам катаюсь с моноспектаклями, которых у меня несколько. Театр самозарождается как явление.

– Есть ли жизнеспособные театры в других подмосковных городах?

– Безусловно, они есть. В Мытищах есть замечательный театр «ФЭСТ», в Лобне – чудесный театр, где много лет проводятся международные фестивали достаточно высокого уровня, есть театр в Ногинске. Лобня имеет даже два театра: драматический и кукольный, причем оба неплохо оборудованы. Это жизнеспособные труппы, доказавшие многими годами работы свои творческие возможности и право быть. Почему Балашиха не имеет этого права, я понять не могу. Чиновники ссылаются на недостаток помещений, но, извините, есть много ДК и других зданий в Балашихе и Железнодорожном. Года три назад мы видели бывшее здание поликлиники, где вполне можно было сделать театр. Переговоры шли, но ничего так и не сдвинулось с места.

– Возвращаясь к теме немецкого театра, в чем эта национальная составляющая могла бы отражаться в его работе?

– Прежде всего, в немецкой европейской культуре как таковой, то есть немецкой драматургии и литературе: произведениях Гете, Гофмана, Ремарка и так далее. Также была бы представлена культура российских немцев, имеющая многих писателей, замечательных поэтов, драматургов... Когда я делал спектакль по творчеству российских немцев, я познакомился с их произведениями, стихами. Например, всем известно имя композитора Альфреда Гарриевича Шнитке, но мало кто знает, что его брат Виктор – замечательный поэт. Другой замечательный писатель – Гуго Густавович Вормсбехер.

В прошлом сезоне на площадке Музея истории ГУЛАГа я выпустил спектакль «Долгий путь», посвященный истории моей семьи, часть которой была уничтожена в гитлеровских концлагерях, часть – погибла в сталинских застенках в XX веке. В пьесе были использованы фрагменты романов, повестей, стихов моего отца Петера Гааза, в частности роман «Долг неистовому» о беспризорниках времен войны, одним из которых он был.

Театр – это вещь затратная, требующая большого финансирования. Надо, чтобы люди понимали, что без театра в жизни все равно не обойтись. Театр возник еще в первобытнообщинном обществе. Первые шаманские тотемические пляски, обряды были прообразом театра. Пережив расцвет в античности, в древнегреческом и римском театре, он постепенно через Средние века, через мистерии и миракли, через Возрождение, через европейскую комедию дель арте, через русский балаган, через японский классический театр, который я безумно люблю, все равно выжил и существовал во все века. Почему-то человечество не может избавиться от этого явления, и люди снова и снова заполняют залы. Эта дурацкая и шутовская профессия чем-то притягивает людей.

– Щукинское, где вы учились, также связано с именем немецкого драматурга Бертольда Брехта?

– Не совсем так. Училище создано Евгением Богратионовичем Вахтанговым и связано, прежде всего, с ним. В Щукинском присутствует фантастический реализм, красивое праздничное явление. Когда в стране была послереволюционная разруха, Вахтангов поставил волшебную сказку «Принцесса Турандот». Этот фантастический реализм лежит в истоках школы Щукинского училища. Однако в 1963 году молодой педагог, хотя уже достаточно немолодой артист театра Вахтангова Юрий Петрович Любимов в недрах Щукинского училища поставил спектакль по Бертольду Брехту «Добрый человек из Сезуана». С этого начался Театр на Таганке, в котором я играю. К слову, буквально вчера прошел очередной спектакль. «Доброго человека из Сезуана» играет уже, наверное, двадцатый состав, но в любом случае, спектакль на сцене Театра на Таганке жив. Свою роль одного из богов, спустившихся на землю, я принял у Семена Львовича Фарады. Вот как с Щукинским училищем связано имя Брехта.

На Таганке я занят только как актер в спектаклях, в которых играю с тех пор как пришел туда после окончания ВУЗа. Все мои режиссерские работы сделаны либо антрепризным путем, либо в театрах по стране. Я ставил в Саратовской академической драме, в Туле и других городах.

– Вы сказали, что отец был беспризорником. Ваших бабушку и дедушку расстреляли как врагов народа?

– Деда расстреляли, а бабушка погибла в Казахстане, получив десять лет лагерей. Она умерла от тифа в ссылке.

– Как ваш дед оказался в России?

– Сначала он бежал с женой и маленьким сыном, моим отцом, от фашистов в Париж, а потом по приглашению главного хирурга Красной армии Николая Бурденко как молодой и перспективный специалист, нейрохирург и психиатр, приехал в Советский Союз. Первое время он работал в клинике под Воронежем, а потом в Ивановском медицинском институте – одном из лучших тогда в СССР. По ложному доносу в конце 1937 года он был арестован, а в начале 1938 года – расстрелян. Отец остался беспризорником. У него была незавидная судьба: детдома, блокада Ленинграда, плюс сын «врагов народа» и немец. Уже в ссылке у бабушки родилась дочь. Только в сентябре прошлого года мы нашли эту женщину – мою родную тетю.

Спектакль «Долгий путь» создавался потому, что события и судьбы складывались на уровне чуда, такое невозможно написать в историческом романе. Например, единственный брат бабушки пережил концлагерь Терезиенштадт. С его дочерью мы познакомились опять-таки в прошлом году. Она гражданка Израиля, родилась после освобождения концлагеря в 1945 году. Таким образом, разные части семьи разбросаны буквально по всему свету. Один из братьев деда оказался на острове Маврикий, где было жуткое гетто, но уже не гитлеровское, а английское. Англичане, которым подчинялась Палестина, когда еще не было Израиля, ограничивали бегство из Европы евреев, пытавшихся спастись от нацизма. Они разворачивали их корабли на остров Маврикий, где на месте каторжной тюрьмы создавалось гетто. Старший брат моего деда вместе с семьей оказался в этих ужасных условиях малярийной и тропической лихорадки, где пережил всю войну.

Мне удалось раскопать много материалов, я обнаружил следы убийцы моего деда, который подписал приказ об аресте и пытал его в Ивановском НКВД. Это был Радзивиловский – настолько страшный человек, что его боялись сами чекисты. После «ежовщины» он получил по заслугам: был арестован и в 1940-м году расстрелян.

У всех четверых братьев фамилии Гааз (по-немецки — Хаас) сложилась непростая, а порой и трагическая судьба в XX веке. Старший оказался на Маврикии в английском гетто. Второй по старшинству Вилли Хаас, наоборот, сражался в частях британской армии против фашизма. Во всяком случае, известно, что он появился после войны в Израиле, будучи одетым в форму британской армии. Третий брат, архитектор Хайнрих, погиб в печах Аушвица. Четвертый и самый младший брат, мой дед, погиб в застенках Ивановского НКВД.

Предков по линии бабушки также ждала трагическая судьба. Отец бабушки старый врач Людвиг Нойфлиес погиб вместе с женой в одном из концлагерей близ Люблина. Подобно Янушу Корчаку, который не смог оставить детей, прадед не смог оставить своих пациентов из дома престарелых. Несмотря на то, что у него могла быть другая судьба, он пошел вместе с ними и погиб. Его дочка, моя бабушка, умерла в ссылке в Казахстане от тифа, а ее брат пережил концлагерь Терезиенштадт. Семью разбросало, но, несмотря на все испытания, род выжил, и в прошлом году мы начали собираться. Это люди, которые нужны друг другу вопреки всем тоталитарным режимам, несмотря на разницу в географии и всего прочего.

– Эти встречи стали происходить после появления спектакля «Долгий путь»?

– Я стал находить родственников во время работы над этой пьесой. Два или три месяца я сидел в интернете день и ночь, и мне уже снились эти бесконечные страницы допроса моего деда. Его пытались обвинить в том, что он якобы хотел отравить водопровод в Париже. Постепенно, судя по меняющемуся почерку и по меняющейся подписи под листами допроса, становилось видно, что его пытали. Это уже был почерк измученного человека. Он придумывал фамилии, чтобы никого не предать, старался из последних сил никого не выдать. Во времена «ежовщины» пошли так называемые альбомные процессы, когда людей забирали просто по национальному признаку. Альбомными их назвали, потому что брались детские альбомы для рисования, наклеивались фотографии лиц, которые были арестованы, и пачками отсылались в вышестоящие инстанции.

– Ваш отец рассказывал вам об этом, он искал родственников?

– Отец пытался найти своих родственников, но при жизни ему это не удалось. Несмотря на то, что были живы родственники, не имелось никакой возможности найти их. Ту девочку, которая родилась в ссылке у бабушки, удочерил некий человек. Он постарался сделать так, чтобы все связи были прерваны, записав ее на другую фамилию. Даже при том, что мы знали эту фамилию и подавали запросы, из всех инстанций приходили отписки, что такого человека не существует. Он служил в органах, и постарался, чтобы его никто не тревожил. С одной стороны, вполне законно желание оградить свою семью от ужасов, с другой стороны, он лишил возможности брата увидеть сестру, а сестру брата.

Год назад по одному из каналов прошла документальная передача, где в интервью я назвал фамилию этого человека и год рождения девочки. Дочка этой девочки включила телевизор, позвонила в Театр на Таганке и вышла на меня. Если бы она не включила телевизор, или не было интервью, мы бы так и не узнали, живя практически в одном городе, что моя двоюродная сестра рядом. Такие встречи происходят каким-то божественным провидением.

Когда-то это должно было состояться, и мы сделали спектакль «Долгий путь» вместе с моими коллегами замечательными актерами, композитором, блестящим художником Теодором Тэжиком (к слову, именно он придумал фантастический летательный аппарат «пепелац» для фильма Георгия Данелия «Кин-дза-дза!»). Выяснилось, что эта тема трогает многих людей. Это был первый наш крупный спектакль.

Второй спектакль прошел уже этой осенью. После столь трагической истории я решил дать ребятам отдохнуть и сыграть что-нибудь легкое. Мы поставили одну из самых смешных пьес на свете, которую я знаю – пьесу Бернарда Шоу «Великая Екатерина» о нашей императрице Екатерине II. Сейчас у нас идет речь о третьем спектакле – «Триумфальной арке» Ремарка.

– Вы писали, что «Триумфальная арка» была вашей дипломной работой?

– Да, двадцать пять лет назад я первый раз поставил «Триумфальную арку». До сих пор со мной работают некоторые актеры, которые были в первом составе. Конечно, уже многое изменилось, и они сейчас придут на другие роли. Пьесу я также переписал заново, взял современный перевод М. Рудницкого, который мне нравится своей жесткостью и динамичностью. Тот перевод, который нам всем известен, более поэтичен. В двадцать пять лет мне он был близок, а сейчас время другое: за четверть века оно стало жестче, злее. Разговаривать сейчас надо другим языком, поэтому я многое переписал, добавил динамики. Надеюсь, сейчас мы начнем работу над спектаклем, а где и как поставим – это уже отдельная история, не буду раскрывать все детали.

– Произносилось ли имя легендарного доктора Фридриха Гааза в вашей семье?

– Безусловно, и не только произносилось, а в большой комнате висит его портрет, написанный моим отцом. У самого Фридриха-Йозефа, по-русски Федора Петровича, детей не было. Наша линия – это линия его брата, оставшегося в Германии. Вообще в роду Хаас в каждом поколении рождалось много детей, и чаще мальчики. Многие из них становились врачами, в том числе и мой родной дед Эрвин. В XX веке наша ветвь Хаас осела в особом участке Европы, который при гитлеровцах назывался «Протекторат Богемия и Моравия», а ныне это часть Чехии на границе с Польшей. Там во времена первой Чешской республики, которую возглавлял Масарик, свободно дышалось и немцам, и чехам, и евреям. Национализма не было как такового. По этой причине мы породнились со многими еврейскими врачебными фамилиями. Это были медицинские просвещенные семьи, поэтому, как писал в своих мемуарах брат моей бабушки, в доме не было ханукального подсвечника, отмечали Рождество.

Сам Фридрих Гааз был католиком. В прошлом году перед католическим Рождеством папа Франциск подписал документ о подтверждении беатификации, то есть признании блаженным, Фридриха-Йозефа Хааса. Теперь он католический святой. Доктор Гааз никогда не был православным, хотя после того, как приехал в Россию, работал и служил на благо нашей страны и старался сделать все, чтобы людям здесь жилось как можно лучше. Не зря за его гробом шла толпа народа. Когда он приехал в Россию, у него был самый богатый выезд лошадей в Москве, у него была прекрасная подмосковная усадьба в Тишково, но все богатство он истратил на дела милосердия.

Вообще потомки рода Гаазов расползлись по всему земному шару. Моя жена, мама младших детей, гражданка Японии. Я шучу, что моему сыну, когда он вырастет, остается жениться на африканке, и тогда ребенок с черной кожей, по-японски раскосыми глазами и еврейским носом будет именоваться, предположим, Эрвин Вильгельмович Гааз. Пусть Гитлер в могиле вертится.

– Правда ли, что вам довелось сыграть знаменитого предка в театре?

– Литературоведы выяснили, что Достоевский изобразил Фридриха Гааза в романе «Братья Карамазовы» под именем старого доктора Герценштубе. Когда Юрий Петрович Любимов ставил спектакль по этому роману на Таганке, он предложил мне сыграть роль доброго доктора, который, если помните, заступался за Митю Карамазова во время суда. При чем он не знал о моей связи с этим персонажем, ему просто нужен был комедийный немолодой актер, который мог бы произносить какие-то фразы на немецком. Каково же было его удивление, когда я сказал, что доктор Герценштубе – это и есть Федор Петрович Гааз!