Павел Михайлович Гавриченков – художник из поселка Удельная Раменского района. Более десяти лет Павел Гавриченков возглавляет народную изостудию «Отражение» в Удельной, где в доверительной атмосфере мастерской художника студийцы могут реализовать свои замыслы в изобразительном творчестве, используя самые разные материалы и техники. Павел расскажет в интервью о мастерской, о любимых живописцах, и о том, почему ему близки рассказы про старика Петсона и котенка Финдуса.
– Расскажите о народной изостудии «Отражение». Она существует уже более тридцати лет?
– Да, с 1985 года, когда открылся дом культуры в поселке Удельная, хотя название «Отражение» появилось позже. Я стал руководить студией с 2006 года. Народной студия называется, потому что представляет собой взрослый коллектив, к которому могут присоединиться люди абсолютно разного возраста и посвятить свой досуг рисованию. Мы используем самые различные материалы: масло, пастель, карандаш, акварель и другие. Я позволяю студийцам пробовать любую технику.
Длительность и интенсивность образования зависит от того, чего хочет человек получить в итоге. Конечно, если ученик приходит с нуля, то художником он не станет. Даже я, занимаясь художественным творчеством достаточно давно, не могу сказать о себе, что я художник. На мой взгляд, это очень высокое звание. Художники – это Репин или Суриков, а все мы являемся в разной степени дилетантами. Художника делает стечение обстоятельств, талант и судьба. Тем не менее, вполне возможно овладеть приемами рисования, правильно определять сюжет и композицию. Работы наших учеников выполняются на хорошем уровне. Их можно, например, подарить или украсить ими интерьер.
– Возраст учеников никак не ограничен?
– К нам ходят и совсем маленькие детки, а есть люди пожилого возраста, много подростков. Подростки в основном готовятся к поступлению в художественные высшие учебные заведения. Взрослые работают вместе в одной мастерской, но каждому я ставлю индивидуальную задачу: кому-то сделать маленький натюрморт, кому-то нарисовать карандашом геометрические тела, кто-то должен написать пейзаж или портрет.
– Интерес людей к изобразительному искусству и творчеству, на ваш взгляд, увеличился за последние десять лет, как вы возглавляете студию, или нет?
– Мне кажется, что, хотя число учеников не сократилось, но интереса к художественному творчеству стало меньше. Люди сейчас очень «заморочены», и у них не остается времени и душевных сил на творческий досуг. Мне кажется, что пока сказываются издержки советского воспитания, когда считалось, что досуг нужно проводить плодотворно и расти над собой. В основном, приходят люди еще советского воспитания или первых постсоветских лет. Я думаю, что сейчас вообще визуального в нашей жизни стало очень много. На нас обрушился интернет, и это, видимо, каким-то образом наполняет человека, поэтому он стал меньше проявлять интерес к изобразительному искусству.
– Как вы сами для себя определили, что станете художником?
– Я не формулировал свое решение так четко. Большую часть жизни мы плывем по течению, и, в каком-то смысле, являемся рабами обстоятельств. Я просто много лепил в детстве, и отец отвел меня в художественную школу в Барнауле. Там была замечательная школа, сильные педагоги. Когда я окончил художественную школу, мне стало интересно поступить в училище, а дальше уже иного выбора не оставалось. В училище вся атмосфера пронизана творчеством. Помню, каждый день ложишься спать с мыслью, что завтра встанешь и пойдешь на этюды. В этом было счастье. В такой атмосфере выключаешься из всей остальной жизни, отпадают все прочие связи.
Окончив училище, я понял, что привычная жизнь завершилась, и надо что-то делать: или продолжать учиться, или начинать заниматься творчеством самому. Большое счастье, что существуют институты. Я считаю, что художник должен окончить все, начиная от художественной школы, заканчивая институтом. Отсутствие школы заметно даже при взгляде на работы моих коллег, которые в силу разных причин не прошли какие-то учебные ступени. Например, если человек не окончил институт, то, хотя он и талантлив, сразу видно, что есть в его работах что-то дилетантское. С другой стороны, в работах человека, который окончил институт, но не окончил училище, тоже чувствуется какая-то пустота.
– В какой момент вы решили не только писать, но и преподавать изобразительное искусство?
– После училища я поступил в Российскую академию ваяния и зодчества в Москве. Работал реставратором, реставрировал иконы, расписывал храмы, какое-то время работал дома. Однажды директор ДК предложил мне работу, и я с радостью согласился. Я по первому училищному образованию педагог, поэтому мне достаточно просто было освоиться. Я не пожалел об этом выборе, мне нравится работать преподавателем и заниматься с детьми. Древний принцип docendo discimus – «уча других, учимся сами» – работает. Мне очень многое дает общение с детьми. Я с удивлением не раз открывал, что у них рождаются какие-то технически любопытные вещи.
Со взрослыми тоже очень интересно. В прошлом году ученики первый раз рисовали пастелью, и я поразился, как необычно у них это получается. Мы делаем выставки работ студийцев здесь в ДК. Это большие ретроспективные выставки, которые проходят один или два раза в год. Вне педагогической деятельности я выставляюсь постоянно и в Москве, и в Подмосковье, поскольку являюсь членом Союза художников.
– Вы сказали, что работали реставратором. В чем заключалась эта работа?
– Я много работал в храмах, в том числе в храме Христа Спасителя в Москве, где расписывал главный иконостас. Писал образы в храме Новомучеников, а также в Родниках, в Новой деревне. В Москве делал большой запрестольный образ для храма Воздвижения креста на Плющихе, работал на Валаамском подворье, в самом Валаамском монастыре, в Санаксарской обители. Где-то расписывал стены, где-то писал иконы. Я могу работать и в стиле живописи XIX века, как, например, в Храме Христа Спасителя, и в русле древних образцов икон. Так, конечно, говорить нескромно, но я имею в виду лишь техническую сторону, а не талант. Помимо техники, есть еще высокая, идеальная составляющая в написании икон.
– Вы сами считаете себя больше светским художником или реставратором?
– Я определенно светский художник. Честно говоря, я не хотел бы посвятить всю свою жизнь реставрации. На мой взгляд, это что-то прикладное, а не творческое. Мне больше всего нравится портрет и натюрморт, а пейзажи в меньшей степени. Портреты я пишу, как правило, пастелью. Пастель часто ассоциируется у людей с неясными, приглушенными цветами, потому что наша отечественная пастель немножко разбеленная, а я использую импортную пастель, и цвета выходят достаточно насыщенными.
– Расскажите о тех людях, которых вы изображаете на портретах. Среди них есть работы, которые бы вы назвали своими любимыми?
– Есть портрет интересной девочки – правнучки священномученика и одного из епископов Русской православной церкви Феодосия Ващинского. Был такой удивительный батюшка с удивительной судьбой игумен Никон Воробьев. Он был, как свеча, горящая в ночи. Я часто читаю и перечитываю его письма, можно сказать, что это моя настольная книга. Когда игумен Никон выходил из лагеря, ему дали рекомендации несколько епископов, и, в частности, священномученик Феодосий Ващинский. Когда я рисовал девочку, мне рассказали об этом. Я очень удивился, поскольку так совпало, что я люблю Никона, и довелось писать портрет правнучки Феодосия.
Еще один любопытный портрет матушки Марии Капалиной. Она мать двоих священнослужителей, в том числе калужского митрополита Климента. Ей уже сто лет, а может быть и больше. Матушка живет на покое в одном из монастырей Калужской области. Сейчас она, наверное, совсем немощная. Довольно давно она приняла монашество. Ее семья жила здесь в частном доме неподалеку, и мы были дружны с ее внучкой. Вообще хочу сказать, что самая любимая работа всегда та, которой занимаешься в данный момент. Иногда пишу своих учеников, если есть время и возможность. У меня был один ученик-студиец, который уже умер. Это был странный немножко тип, но по-своему интересный. Мы сами хоронили его, потому что он оказался неприкаянный: ни родственников, никого у него не было. Трагичная судьба.
Образ другой работы родился в одной из деревень. В современной деревне удивляет помимо бесприютности и полного отсутствия каких-либо перспектив, то, что среднее поколение все как будто «выбито»: можно увидеть только бабушек и внучек. Может быть, трудоспособные жители уехали на заработки, а, может быть, спились и сгинули в девяностые. Я как-то увидел бабушку с яблоками у дороги, а сам образ зародился отдельно.
– Вы могли бы одним словом сформулировать то, что вас больше всего привлекает в живописи?
– Меня, честно говоря, привлекает тайна: тайна старых вещей, тайна всяких уголков. Иногда я читаю маленьким студийцам книги про Петсона и Финдуса. Это модная серия книг про дедушку и котенка, которые живут в шведской деревне. Мне нравятся интересные сюжеты и хорошие иллюстрации этих книг. Однажды котенок Финдус потерялся, провалился в подпол, и, оказалось, что там находится целый мир углов, завешанных паутиной, мышей и тайных мест. Я бы себя определил, как любителя именно такого мира.
– Если говорить о натюрморте или пейзаже, то здесь вам ближе сельский быт и природа?
–Я продукт советского времени, хотя и последних его лет. В то время быт, отчасти и городской, был почти повсеместно немного сельским. У меня вся родня до сих пор живет в деревне на Алтае, где я родился. Я сам жил в деревне, все детство прошло там, и как-то все перемешалось. Художника редко привлекает мегаполис и дома будущего. Хотя есть великолепный американский художник Хоппер и некоторые другие современные американские художники, которые пишут индустриальные городские пейзажи, но, тем не менее, я думаю, что сложно душевно отдохнуть, глядя на такие холодные картины мира из стекла и железа. В деревенском быте, напротив, все родное и тихое.
– А у вас есть какой-то ориентир в творчестве, на которого вы равняетесь?
– Мой самый любимый художник – это Гелий Михайлович Коржев. Его картина «Поднимающий знамя», пожалуй, известна всем. Коржев – это, на мой взгляд, титан и художник уровня Сурикова и Репина. Помимо знаковых работ, у него много удивительных менее известных картин. Мне нравится также американский художник Эндрю Уайет. Помните его известную картину «Мир Кристины», на которой изображена больная полиомиелитом девушка, ползущая по полю?
– Эти художники близки вам из-за техники или из-за идейной составляющей их работ?
– Я не отделяю одно от другого, я уважаю их целиком. Коржев, например, является для меня идеалом во всем. Он и как человек был очень чист. У него остались записки, по которым видно, что, несмотря на свой высокий статус депутата и орденоносца, он оставался удивительно простым человеком. Ему не пристало никакое чиновническое благодушие или превозношение. Эндрю Уайет большую часть жизни провел в деревне и не стремился куда-то ездить за впечатлениями. Это было его кредо. Он говорил, что в путешествиях теряешь запас души.
Я не раз пытался проанализировать и расписать по пунктам, чем же меня привлек тот или иной художник, но в основном это что-то чисто интуитивное, что понимаешь каким-то участком души. Есть, например, такой салонный художник и виртуоз Джованни Больдини. Я все-таки вывел, что мне нравится в его работах темперамент. Может быть, потому, что мне самому его не хватает. Также в его работах чувствуется некоторая угловатость и даже немного манерность. Мне кажется, что художник должен быть разным. Я пытаюсь по-разному решить ту или иную художественную задачу, но иногда сама работа выводит на нужное направление. Иногда невозможно изобразить какую-то вещь без деталей, без фактуры, иначе будет скучно или не будет этой, с моей точки зрения, тайны.
