Александр Мустафин: «Кентавр встречается во всех культурах и религиях»

Александр Мустафин – заслуженный деятель искусств России, в прошлом главный художник комитета по культуре Москвы, автор множества монументальных произведений в Подмосковье, создатель герба города Химки. На протяжении четверти века Александр Салихович создает необычную экспозицию в своей мастерской, расположенной в подвальном помещении жилого дома в Химках. В комнатах музея герба «Золотой Стрелец» отражены темы, которыми многие годы увлечен художник: мировые религии, военная история, искусство и кентавры. С 1996 года мастер объездил все крупнейшие музеи мира и собрал богатый материал об универсальном, встречающемся во всех культурах мифологическом существе – кентавре. О своей философии и о необыкновенном жизненном пути Александр Мустафин рассказал порталу «Подмосковье сегодня».

– Александр Салихович, вы родились в Подольске. Расскажите, чем вам запомнились годы, проведенные в этом подмосковном городе?

– Если излагать мою биографию по порядку, то она будет напоминать канву известного романа «Рукопись, найденная в Сарагосе». Там, если помните, герои рассказывают друг другу истории, которые, переплетаясь, переходят одна в другую. Новая история углубляется, уводит в сторону, и создается впечатление, будто открываешь шкатулку в шкатулке.

Мое детство прошло в послевоенном Подольске, куда с фронта многие вернулись калеками, инвалидами. В городе тогда было много преступников. Подольские бандиты были первыми, кто предрек, что из меня выйдет толк и я стану художником. Я так хорошо рисовал, что, по их мнению, мог делать наколки воровским королям! В то время было популярно кино «Путевка в жизнь» про Мустафу, Жигана и их шайку беспризорников. Меня сразу окрестили Мустафой, дали воровскую кличку.

– А сколько вам было лет?

– Сальвадор Дали в «Дневнике одного гения» писал, что помнит себя в утробе матери, я же помню, что рисовал в три года. Уголовники набирали детей в свои команды с малолетства и воспитывали из них воров. Утром детки стояли в школе с красными галстуками, а вечером встречались в бараках и сараях с урками, осваивали навыки, необходимые ворам: бегали, ходили в секции, учились драться. Самое главное для вора – это ноги, поэтому нас, прежде всего, учили быстро бегать. Ни учителя, ни родители не подозревали, почему дети бегают вечерами, думали, что просто играют. А ведь у каждого из нас уже была своя «специализация». У ребят постарше начинались драки. Когда в город приезжали на разборки, к примеру, серпуховские или чеховские, то по своим правилам дрались и дети.

– Почему вас тянуло в этот круг общения?

– Дети есть дети, хотелось подражать старшим. Не всякого приглашали в эту команду. Я дошел в этой воровской школе до экзамена. Однажды мне сказали: «Мустафа, ты сегодня поедешь в Коломенское, зайдешь в церковь и вынешь драгоценный камень из оклада, а к вечеру привезешь его сюда». Вместе с девушкой, которую поставили сопровождать меня, я поехал на электричке до Тестильщиков, а оттуда через водную переправу – в Коломенское к церкви Казанской иконы Божией Матери. По дороге мы с моей спутницей шутили, веселились – вели себя легкомысленно.

Несмотря на то, что отец у меня был татарин, я был крещен в Православной церкви. Отец работал на знаменитом Машиностроительном заводе в Подольске, специализировавшемся на атомной энергетике. Он был слесарем-токарем высшего разряда, которого конструкторы очень ценили. Когда я родился, папа уже был кандидатом в партию, поэтому с религиозными обрядами не спешил, хотя родственники татары давили на него. Пока он медлил и колебался, бабушка успела меня покрестить.

Когда мы приехали в Коломенское, то не встретили в церкви ни души. Двери были открыты, кое-где горели свечи. Мы подошли к Казанской иконе, и меня, как юного художника, поразил ее красивый драгоценный оклад, усеянный зелеными, желтыми и красными камнями. Девушка указала на условленный камень, а сама вышла караулить на улицу. Оставшись в церкви один, я решил вытащить камень зубами. Я начал наклоняться к иконе, но почувствовал, что сзади меня в темноте стоит что-то черное. Вдруг зеленый камень, который я собирался вынуть, начал менять цвет, сиять и искриться. Вместо того чтобы воткнуть зубы в камень, а остолбенел, потому что из него вдруг стали как бы выезжать два сияющих глаза. В испуге я обернулся назад и увидел за спиной фигуру в черном. От страха я чуть с ума не сошел, вылетел из церкви, и вместе с сопровождавшей меня девушкой побежал к реке, где была переправа в сторону Текстильщиков. Всю дорогу, в барже и в электричке, меня трясло. Девушка вдобавок пугала меня последствиями за несданный экзамен.

Однако никаких последствий не было. Мы вернулись в Подольск, и я вошел в барак, где сидели экзаменаторы. Незнакомые мне прежде урки казались хмурыми, поглядывали на меня, что-то выпивали и ели. Наконец, один из них озвучил приговор: «Мустафа, иди рисуй, а мы тебе на свадьбу наворуем». С тех пор я больше никогда их не видел, а если и встречал знакомых моего возраста ребят из воровских команд, то мы молча расходились. Бандиты от меня отстали.

– Наказ экзаменаторов вы исполнили? Пошли учиться на художника?

– Да, я хотел стать художником, оформлять книги. Три раза пытался поступить в Московский полиграфический институт, но всегда не добирал полбалла. К тому времени у меня появился учитель, талантливый художник Спартак Матюгин, служивший в морском флоте. Прямо с берега или корабля он зарисовал с невероятной точностью фьорды, пушки и все, что видел его глаз. Он привил мне любовь к искусству. Равняясь на него, я не мог представить, что не пойду служить в армию. На медкомиссии в военкомате я настоял, чтобы меня признали годным, несмотря на мое плохое зрение (плюс шесть) – последствие драки.

Я попал в самый последний набор под зиму, в который шли ребята окончившие техникумы. По пути к месту службы прямо в вагоне я стал рисовать. Когда мы приехали в город Остров под Псков в ракетную сержантскую школу, все уже знали, что я художник. Помимо военной подготовки я оформлял газеты, боевые листки. Вскоре мне поручили ехать оформлять комсомольскую конференцию ракетной армии в Смоленск. Там мне сообщили, что оканчивать сержантскую школу в Остров я уже не вернусь. В Смоленске находился штаб 50-й армии РВСН, а мне поручили создать при нем музей. В это время Хрущев начал кампанию против художников-авангардистов: на перевоспитание их разбросали по тюрьмам и военным казармам. Я объехал всю армию, отыскал гонимых художников и попросил отпустить их под мое руководство. Таким образом, я собрал тридцать художников для работы над музеем 50-й ракетной армии.

– После армии вы поступили в Строгановское училище?

– Да, и большую роль сыграл в этом Юрий Алексеевич Гагарин, который в то же самое время приезжал в штаб 50-й ракетной армии в Смоленск. Командующий армии хотел, чтобы я и дальше оставался в Смоленске у него главным художником, а осмелился спорить с ним: сказал, что хочу работать в Москве. Гагарин услышал наш разговор и написал мне рекомендательное письмо, которое помогло поступить в Строгановское училище. Архитектор Воля Георгиевна Маленкова, дочь известного советского государственного деятеля, приняла меня благодаря этой бумажке Юрия Алексеевича. Но поступать в Строгановку она мне не советовала. Тогда в ней училась «крутая» молодежь: дети министров, генералов. Но разве я мог испугаться этого после моей подольской школы воспитания?

В Строгановке Воля Георгиевна нашла для меня, парня из рабочего класса, знатную невесту – дочь бессменного министра цветной металлургии СССР П.Ф. Ломако. В первое утро после свадьбы я проснулся от боя кремлевских курантов. Я попросил жену – ее звали Лена – выключить радио, а она открыла занавески, за которыми я увидел Кремль. Семья жила в центре Москвы в доме на улице Грановского 12. Соседями были Косыгин, Буденный и другие большие люди.

– А что вас связывало с Химками?

– Когда я учился на втором курсе Строгановки, тогдашний глава Сочи Вячеслав Воронков пригласил всех студентов художественных учебных заведений Советского Союза принять участие в конкурсе на украшение курортного города. Мои работы ему понравились, и он даже пообещал, что возьмет меня главным художником. Он предложил для начала взяться за создание японского сада камней. Вскоре Воронков поехал в Москву, но вернулся в Сочи только через 13 лет. В Москве его арестовали и посадили на долгие годы по известному «Рыбному делу», поэтому вместо Сочи я оказался в Химках.

Началось все с парка им. Л.Н. Толстого. В 1978 году директор Третьяковской галереи Юрий Константинович Королев послал меня в Химки на несколько месяцев для подготовки города к Олимпийским играм. Параллельно с этим заданием возник проект обновления парка Толстого в Химках. Этот парк был создан еще в послевоенное время, но многие годы он был запущен, и нужно было его облагородить. Через местных художников я познакомился с первым секретарем химкинского горкома партии, то есть главным человеком в городе. Он поинтересовался, возьмусь ли я за парк Толстого, а я уже через неделю приготовил для него три макета. Чиновник был в восторге, говорил, что мечтал именно о таком проекте. Мне выделили солдат, и я взялся выполнить все работы за полгода. Так как я был командирован в Химки на пару месяцев, а в Подольск каждый день ездить было далеко, мне выделили жилье. Я выбрал квартиру недалеко от кладбища. В этой квартире я с тех пор и живу, и ничуть не жалею, что вместо Сочи оказался в Химках.

Как я предупреждал, моя биография напоминает «Рукопись, найденную в Сарагосе» – одна история влечет за собой другую. Кстати, однажды, обсуждая с друзьями-художниками фильм 1965 года, снятый по этому роману, я решился жениться на Ольге – моей музе и жене (первая супруга, которую подыскала мне Воля Георгиевна Маленкова, рано скончалась). Беседа затянулась до позднего вечера, а я вдруг заметил движущуюся тень в темноте. Я пообещал товарищам, что женюсь, если она окажется тенью девушки. Так и оказалось – из темноты вышла девушка, на которой я вскоре женился. Ольга оказалась родом из Себино Тульской области, где родилась знаменитая старица Матрона Московская. А умерла блаженная у нас на Сходне под Химками, где последние годы жила в домике у своих родственников. В 50 метрах от места, где стоял ее дом, проходит железная дорога, и я мечтаю поставить здесь памятник блаженной Матроне.

В этом году мы с Ольгой решили, что уже достаточно разговоров о моей судьбе, газетных статей, рассказов, телевизионных сюжетов. Герб Химок, который я создал, произвел очень сильное впечатление на журналистов, каждый считал своим долгом что-нибудь написать. Представьте, с 1996 года в разных изданиях вышло более120 статей! В этом году мы решили, наконец, высказаться сами, издали первый том из будущей серии 12 книг.

– Как родился образ герба города Химок? Почему им все-таки стал кентавр?

– Если быть точным (а геральдика наука точная), то это Стрелец, а не кентавр. Стрелец – это небесное создание, поэтому он всегда, в отличие от кентавра, изображается с крыльями. Во-первых, в нашем городе главную роль играют предприятия ракетно-космической отрасли. Во-вторых, согласно астрологической карте Москвы, Химки находятся в зоне созвездия Стрельца. Когда я работал над проектом герба, мне попалась на глаза карта, которая опиралась на старинную карту Москвы Якова Брюса. Город был поделен на 12 секторов согласно знакам зодиака. Есть версия, что этой картой руководствовался и Сталин при плане реконструкции Москвы и строительстве метрополитена (было создано 12 кольцевых станций). В зоне созвездия Стрельца находятся районы с названиями Аэропорт, Беговой, Сокол – все это так или иначе связано с движением или полетом.

Герб в виде Стрельца стал для меня судьбоносным. С тех пор я стал изучать историю мифологического образа стрельца и близкого ему кентавра. Собрав множество материала, я могу утверждать, что кентавр – это существо, представленное во всех культурах и религиях. Я посетил крупнейшие музеи мира и везде находил сходные варианты изображений кентавра. Множество кентавров вы найдете среди экспонатов богатейшего Британского музея. К слову, это был первый большой западный музей, в котором я побывал еще в 1996 году.

Кентавры вдохновляли художников во все времена. В Эрмитаже хранится известная картина Рубенса «Христос в терновом венце». По мнению искусствоведов, фигура Иисуса Христа была скопирована художником с античной статуи кентавра («Кентавр, покоренный амуром»), которая сейчас хранится в Лувре, а прежде находилась в Риме. По легенде, для такого рискованного по тем временам шага – использовать прототипом для образа Христа статую кентавра – художник испрашивал специальное разрешение у папы Римского.

Присутствуют кентавры и в мусульманской культуре. Мухаммед во время вознесения на небеса был перенесен из Мекки в Иерусалим на кентавре Ал-Бурак. На персидских миниатюрах Бурак изображался как крылатый кентавр в женском обличии. В культурах востока много подобных существ, но чтобы их увидеть нужно объехать все эти страны и музеи. Единственное исключение – это Индия. Я пока не нашел у них аналога кентавра. Там есть близкие по названию существа гандхарвы, но изображаются они совсем иначе.

– А в нашей культуре кентавры изображались?

– Да, на Руси кентавры были распространены с древних времен. Изображение человека-коня есть на дверях Софийского собора в Новгороде. В Грановитой палате Московского кремля на четырех центральных и двадцати малых паникадилах изображено 144 крылатых кентавра. На железных воротах в Александровской Слободе – столице Ивана Грозного – также можно увидеть это существо. Кентавры присутствовали на символических знаках, на военных знаменах. Вспомните знаменитый фильм 1938 года «Александр Невский». На щитах и флагах, которые несли русские воины, там изображены именно кентавры. Одним словом, в своем музее «Золотой Стрелец» я собрал все, что касается кентавров на территории России и в мире.

– Как бы вы определили пространство, которое создали в мастерской? «Золотой Стрелец» – это все-таки больше музей, мастерская или лекторий?

– Все вместе, а, кроме того, это место можно назвать библиотекой. На протяжении двадцати лет по субботам и воскресеньям рано утром я отправлялся на блошиные рынки в поисках редких книг. Просто купить какую-нибудь стоящую книгу раньше было невозможно. Я вез книги из Парижа, Италии, разных городов России. В 1960-е годы в Советском Союзе был издан перевод романа Джона Апдайка «Кентавр». Достать его можно было только в библиотеке закрытого ракетного предприятия.

– Раз уж мы коснулись литературы, расскажите в заключении нашей беседы о вашем отношении ко Льву Толстому. В конце 1970-х вы проектировали парк Толстого, в 2011 году создали в Химках Сад камней с цитатами из его произведений. Творчество классика стало судьбоносным для вас?

– У меня есть дореволюционный том последней книги Л.Н. Толстого «Путь жизни», изданной в 1911 году (уже после смерти писателя). Благодаря этой книге и получился Сад камней в Химках. Я выбрал несколько изречений Льва Николаевича из этого сочинения и написал их на камнях, которые поместил в особом порядке наподобие японских садов камней. Я заметил, что сегодня говорить о Толстом стало почему-то непринято. Обстановка складывается не в пользу Льва Николаевича, но я убежден, что его критическое отношение к церкви, не должно влиять на оценку его личности, внесшей огромный вклад во всемирную литературу и философию.

В «Пути жизни» Толстой делал попытку собрать в одной книге мудрость всех религий и философских учений. Нечто подобное, хотя и в другой форме, пытался делать архитектор и скульптор Ильдар Ханов, с которым я близко сдружился после окончания Строгановки. Многим он известен, как создатель Храма всех религий в Казани. Это очень близкая мне тема. Храм не был культовой постройкой в прямом смысле слова, а скорее музеем всех религий, культурным центром, объединяющим разные народы. Сейчас я собрал уже много материала в том же направлении, и, уверен, что подобный центр или музей, надо делать именно в Химках.